Имя в истории
Она была первой
Евгений Богатырев
Как
вы знаете, 60 лет назад в Хельсинки советские спортсмены дебютировали
на Олимпийских играх и выступили там здорово, завоевав столько же
наград, как и признанные лидеры — американцы. Олимпийских новостей из
столицы Финляндии мы, мальчишки (да и взрослые, конечно, тоже), ждали с
нетерпением. Ну а известия о победах наших спортсменов воспринимались
примерно так, как десятилетие спустя сообщения о полетах первых
космонавтов. Когда Николай Озеров срывающимся от волнения голосом
рассказал по радио о первой сенсации Игр, победе в метании диска Нины
Ромашковой, в это не сразу поверилось: все ставили на успех
многократной рекордсменки мира Нины Думбадзе. И только услышав голос
новоявленной чемпионки и ее рассказ о том, как шла она к победе, я
поверил в это. Много лет спустя Николай Николаевич рассказал мне о том,
каких усилий ему стоило привести нашу спортсменку к микрофону
Центрального радио. Пробравшись сквозь полицейские кордоны к
олимпийскому пьедесталу почета, он на виду у десятков тысяч зрителей
обнял Нину и увлек за собой, дав повод для пересудов. Впрочем,
комментарии, появившиеся на следующий день в финских газетах, были
довольно доброжелательными. Вот что писали наши коллеги: «Говорят, что
советская чемпионка незадолго до Олимпиады вышла замуж. Если
представительный молодой человек в светлом плаще, который похитил
спортсменку, ее муж, мы ничего не имеем против». Знали бы они, что в те
годы Озеров слыл завзятым холостяком…
Образ Нины Ромашковой-Пономаревой занимал в моем сознании огромное
место. Я несомненно числил первую нашу олимпийскую чемпионку среди
своих главных кумиров, когда в юности занимался метанием диска — опыт
нашего многолетнего лидера в этом виде легкой атлетики (победительница
Олимпиады-52 и Олимпиады-60, она и к середине 60-х годов оставалась
среди сильнейших, выступив на четвертых для себя Играх в Токио)
чрезвычайно интересовал меня. В дальнейшем меня с этой на редкость
выразительной (здесь мало сказать — красивой) женщиной столкнула работа
журналиста и киношника. Монологи — естественная для Нины Аполлоновны
Ромашковой-Пономаревой форма высказывания. И я постарался представить
читателю один из них с весьма незначительными купюрами. Такая жизнь в
любом объеме изложения тянет на роман — что минувшего века, что
нынешнего.
Шляпки всегда были слабостью Нины Аполлоновны
— Когда я выиграла Олимпиаду в Хельсинки, корреспонденты стали с
нездешней настойчивостью требовать от меня признания, что я какое-то
чудо века — женщина из железа вроде бы...
Моя мама когда еще говорила про меня: «Если бы моя Нинка была парнем, я бы горя не знала».
Я не задиралась, но слыла драчуньей. Если кто обижал моего тихого
старшего брата, никто в округе не сомневался, что обидчику не
поздоровится.
У нас, единственных на всю станицу Ессентукская, в доме, точнее, во
дворе, был колодец — метров тридцати глубиной. На двадцать дворов —
одно ведро. И когда ведро с цепи срывалось, все кричали: «Ивановна,
Ивановна! (это бабушку мою звали Марьей Ивановной.) Где Нинка?» И меня
спускали вниз — доставать канувшее ведро. Приходилось иногда за день и
по три раза за ведром в колодец слазить. Не с той ли поры набралась я
опыта преодоления препятствий?
Физкультуры у нас в школе не было. Но военному делу учили — война же
шла. Что у меня лучше всего получалось, так это гранату метать. Еще
научилась по-пластунски ползать — лет эдак через семьдесят мне те
навыки пригодились, после перелома обеих ног.
К счастью, черная полоса жизни у Нины Аполлоновны позади, в свои 83
года она по-прежнему привлекательная женщина, на которую обращают
внимание мужчины.
Как появилась на стадионе? Мне к восемнадцати подкатывало, я продавцом
трудилась в гастрономическом отделе промкооперации. Пришел из
спорткомитета инструктор Володя Гордиенко и велит: «Завтра побежишь на
кроссе комсомольском, вот тебе номер, вот тебе майка...» Майку он мне
дал, а с трусиками, говорит, уж не знаю... Успокоила его: «У меня
есть...» От школы сохранились у меня укороченные шаровары из сатина —
мама мне их на вырост сшила.
Когда сняла я перед стартом свою юбчонку, все на меня вытаращились: «Из
какого сундука такое чудище нафталиновое достали?» Меня такие слова,
конечно, страшно обидели.
Соревнования были, оказывается, отборочными к первенству края. И меня
уговорили ехать в Ставрополь, где проходило это первенство. А там уже
всё началось, и меня для скорости отправили под дождем на открытом
самолетике типа «кукурузник». Сошла на землю — и сразу повезли меня на
стадион. Показали мне впервые там диск и ядро.
С ядром всё обошлось — толкнула. А вот из-за моего метания диска чуть
человек не пострадал. Мне же показали, как метать с поворотом, и на
повороте диск у меня из ладони выскользнул, я едва не зашибла того, кто
учил, хорошо, что прыгнул он на судейский столик. И показалось мне
тогда, что диск — не мое.
Вообще я впервые попала на самый настоящий стадион и всё там
внимательно рассматривала. Тут забег начался на пять километров. Мой
знакомый по танцулькам бежал — Фадик Кериакиди, ростом два метра, а
весит килограмм сорок, тростиночка такая, вот-вот переломится.
Гордиенко мне объясняет, что Фадик тяжело бежит: «До финиша не дойдет,
наверное». Я тогда мчусь через поле по диагонали, хватаю его на руки —
он еще отбивается отчаянно — и уношу его с дорожки, на трибуну сажаю.
Вышел целый скандал: выяснилось, что унесла я его, когда до финиша
всего двести метров оставалось. Тренер Фадика стал орать, что домой я
за такую глупость не на самолете полечу, а пешком пойду. Я сразу себе и
представила, как топаю пешком триста километров. И тогда Фадик сказал,
что я могу спасти команду, если выступлю в пятиборье. Да я в тот момент
и на стоборье согласилась бы. До истории с Фадиком я всё же успела и
диск метнуть. И вот после пятиборья корреспонденты местные мне говорят,
что накануне я установила краевой рекорд в метании диска — того самого
диска, который мне поначалу не глянулся.
Но я-то больше всего радовалось, что домой мне не пешком теперь идти — довезут...
Вот так началось с Ессентуков, где и не стадион был, а поле вытоптанное. И проехала я почти по всем континентам.
Перед выступлением метательниц диска на Римской олимпиаде пошел дождь. Но Нину Пономареву это не смутило.
Чемпионкой России впервые я стала в толкании ядра, но ничего в технике
толкания ядра, мне казалось, толком не понимала. И всё смотрела, как
толкают другие, — разные варианты на себе пробовала, примеривалась и
так и эдак — искала от добра добро. В итоге за три дня до первенства
Союза 49-го года палец сломала, и травма эта до сих пор заметна.
Заявили меня тогда на личное первенство в метании диска. И выступила я
в компании со всеми сильнейшими. В первый раз тогда увидела Нину
Думбадзе — необыкновенной красоты женщину. Я просто ходила за ней, не
столько с нею соревновалась — даже в мыслях, сколько изучала ее.
Заняла я тогда только третье место. И вот с тех пор — дискоболка. Рука у меня для ядра уже не годилась.
В Хельсинки я ехала, никак не рассчитывая выиграть Олимпиаду.
Чувствовала себя все-таки за спиной Нины Яковлевны. Мы не могли себе
позволить называть ее Ниной. Но соревнование есть соревнование. И
совсем по-другому себя почувствовала, когда увидела, что ни Лиза
Багрянцева, ни Нина Яковлевна своих лучших результатов не показывают.
Лидировала Марианна Мауэрмайер — немка, немцы тогда, западные и
восточные, одной командой выступали. У Мауэрмайер — олимпийский рекорд,
ей трибуны овацию устроили, кричат соотечественники, что из Германии в
Хельсинки приехали: «Хайль, Марианна!»
А у меня их «хайль» другие ассоциации вызывал: я была ведь девчонкой на
территории, оккупированной немцами. Я и через столько лет не пытаюсь
словами объяснить, что со мною тогда на стадионе творилось. Я вроде бы
почувствовала, что удачным броском диска должна и себя, и всех спасти
от таких криков. И помню, замахнувшись в секторе, уже знала, что
результат будет...
Повлиял ли тот случай в Лондоне через четыре года на мое менее удачное
выступление на следующей Олимпиаде в Мельбурне? А вы как думаете?
В той поездке мы вели какой-то стадный образ жизни — меньше двух не
оставаться, больше трех не собираться. Суточных выдавали копейки, а
когда из дому выезжаешь за рубеж, все, естественно, ждут от тебя по
возвращении подарков. И конечно, все мы загорелись, когда повезли нас
скопом в самый дешевый магазин.
Разбрелись мы, значит, по этому магазину. Я была в паре с известной
барьеристкой Марией Голубничей. Тогда в моду вошли торчащие юбки, и она
себе такую присматривала. А у меня сын был маленький, и я ему подарок
подбирала. Нашла, купила и пошла подругу искать. Пока шла к
примерочной, увидела шляпки, маленькие такие, у нас их называли
«менингитками». У меня в то время волос много было, в косу заплетенных,
— и соблазнилась я, не устояла, один фунт стерлингов еще оставался —
столько она, из пяти разноцветных ободков состоящая, и стоила. Язык
английский понимала совсем плохо — и так поняла, что спрашивает у меня
продавщица: «Не помнется ли новая шляпка?» Отдала ей фунт, она пробила
чек, и я пошла дальше. Но по пути перехватили меня две дамы — и куда-то
приглашают пройти, я-то подумала, что они меня в примерочную к моей
подруге приглашают. А когда зашла я к ним, тут дверь захлопнулась. Дамы
оказались секьюрити этого магазина. Я девушка не из хлипких, но куда
мне против них двоих. Знала, что в магазине сейчас много наших,
русских. Но закричать, на помощь позвать никого не могу — они меня от
дверей на целый метр оттолкнули. Поняла, что попала в западню... Нас же
предупреждали о провокации. Когда пришли товарищи из посольства, у меня
такое выражение лица было, что они спрашивать стали: «Вас кормили, вас
поили?»
В Англии все спорные дела по закону разрешаются только в суде. Но мы
поехали сначала в полицейский участок, где я всё, что оставалось у меня
в сумочке, выложила. Оказалось, что это не я за шляпку из ободков,
держащих волосы, не расплатилась, а еще меня — чек-то нашелся — на
четыре шиллинга надули. Но всё равно на следующий день назначили
заседание суда.
Из посольства позвонили в Москву. Хрущев Никита Сергеевич, как услышал
про суд, из себя вышел: «Как? Советского человека судить? Никаких
судов!» В суд я не пошла — и на меня тогда наложили арест за
пренебрежение законами государства, в котором в тот момент находилась.
Команда наша легкоатлетическая в знак протеста из Лондона улетает, а я
здесь остаюсь — на квартире посла СССР в Англии Малика. И жила у посла
полтора месяца, пока на высшем политическом уровне вопрос со мною
решался.
...На одной из тренировок я вдобавок ко всем моим неприятностям после
такой долгой нервотрепки порвала пах — травма, в общем-то,
несовместимая с выступлениями. И в другом случае я ни на какой старт и
не вышла бы. Но выходить было надо живой или мертвой — без разницы.
Желтая пресса по моему поводу бесновалась. Воровка, да и только. А кому
защитить — у нас в Мельбурне и представительства не было. Незадолго до
того посол наш сбежал — попросил политического убежища.
Прилетели мы в три часа ночи по местному времени. А встречала нас
толпа. Я выходила последней — и попросила у комментатора Вадима
Синявского черные очки (он их всегда носил, у него со зрением неважно
было). Выхожу в черных очках, а со всех сторон слышу: «Нина, Нина!»
—скандируют мое имя. Ждали меня, выходит. Понимали, что, если прилечу
на Олимпиаду, значит, не виновата ни в чем.
После каждой попытки спешила в раздевалку, и наш доктор Ольга
Николаевна Макарова делала мне инъекцию новокаина. Третье место я в
Мельбурне заняла.
В 59-м году, накануне Олимпиады в Риме, я спросила профессора,
лечившего мою тяжелую (ноги совершенно отказывали) болезнь в Первом
Медицинском институте, когда смогу снова выйти в сектор для метания. Он
как на сумасшедшую смотрит... И другое спросить посоветовал: буду ли
вообще ходить?
Зато другой профессор, Петров Владимир Николаевич, успокоил. «Они, —
сказал он мне, в сторону своих коллег-врачей кивнув, — привыкли с
нормальными людьми дело иметь. И не знают, что вы, спортсмены,
сверхлюди».
Ну, может быть. Что же нам остается?.. В Риме у молодой своей соперницы
Тамары Пресс я в пятой попытке выиграла, и с олимпийским рекордом. Сил
у меня хватило и до четвертой своей Олимпиады — в Токио. Там уже Тамара
победила, а я совсем без медали осталась. И всё же столько лет —
считайте с начала 50-х — оставалась я в большом спорте...
Поскромничала Нина Аполлоновна. Она и на четвертой своей Олимпиаде
оказалась причастной к победе. Тамара Пресс вспоминает, что
Ромашкова-Пономарева ей просто приказала: «Возьми себя в руки! Я уже не
могу, а ты молодая... Слушай внимательно: я буду стоять на повороте,
как ориентир. Как заметишь меня, только тогда твои ноги должны обогнать
корпус. Поняла? Когда выходишь из поворота и видишь меня — только в
этот момент... Я — ориентир».
Нина Аполлоновна уточнила, засмущавшись: «Я Тамару очень сильно ругала, а то бы ее из шока не вывести...»
Евгений БОГАТЫРЕВ
назад
|
|
|
© ФИС 2018 Наш адрес 125130, г. Москва, а/я 198 Телефоны 8(495)786-6062, 8(495)786-6139 |
|
|